Неточные совпадения
Ах да: она говорит и
кричит, что так как ее все теперь бросили, то она возьмет детей и пойдет на улицу, шарманку носить, а дети будут петь и плясать, и она тоже, и деньги собирать, и каждый день
под окно к генералу ходить…
Из флигеля выходили, один за другим, темные люди с узлами, чемоданами в руках, писатель вел
под руку дядю Якова. Клим хотел выбежать на двор, проститься, но остался у
окна, вспомнив, что дядя давно уже не замечает его среди людей. Писатель подсадил дядю в экипаж черного извозчика, дядя
крикнул...
— Я сначала попробовал полететь по комнате, — продолжал он, — отлично! Вы все сидите в зале, на стульях, а я, как муха,
под потолок залетел. Вы на меня
кричать, пуще всех бабушка. Она даже велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил головой
окно, вылетел и взвился над рощей… Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь — и, когда однажды поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста, в меня целится из ружья Марк…
И стала я на нее, матушка,
под самый конец даже ужасаться: ничего-то она не говорит со мной, сидит по целым часам у
окна, смотрит на крышу дома напротив да вдруг
крикнет: „Хоть бы белье стирать, хоть бы землю копать!“ — только одно слово какое-нибудь этакое и
крикнет, топнет ногою.
Шепчу ему: «Да там, там она
под окном, как же вы, говорю, не видели?» — «А ты ее приведи, а ты ее приведи!» — «Да боится, говорю, крику испугалась, в куст спряталась, подите
крикните, говорю, сами из кабинета».
Начало весны. Полночь. Красная горка, покрытая снегом. Направо кусты и редкий безлистый березник; налево сплошной частый лес больших сосен и елей с сучьями, повисшими от тяжести снега; в глубине,
под горой, река; полыньи и проруби обсажены ельником. За рекой Берендеев посад, столица царя Берендея; дворцы, дома, избы, все деревянные, с причудливой раскрашенной резьбой; в
окнах огни. Полная луна серебрит всю открытую местность. Вдали
кричат петухи.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги,
закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только
под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
Потом ему пришла уже совсем смешная мысль. Он расхохотался до слез. Эти люди, которые бегают
под окном по улице и стучат во все двери, чтобы выпустить Бубнова, не знают, что стоило им
крикнуть всего одну фразу: «Прасковья Ивановна требует!» — и Бубнов бы вылетел. О, она все может!.. да!
— Воры! Воры! —
закричали в
окнах Каверина и Ступина, не сводя глаз с убегавших
под забором белых узлов.
Уже доедали жаркое, и Женни уже волновалась, не подожгла бы Пелагея «кудри», которые должны были явиться на стол
под малиновым вареньем, как в
окно залы со вздохом просунулась лошадиная морда, а с седла веселый голос
крикнул: «Хлеб да соль».
Наконец, кончив повесть об умершей с голоду канарейке и не разжалобясь, как бывало прежде, я попросил позволения закрыть книжку и стал смотреть в
окно, пристально следя за синеющею в стороне далью, которая как будто сближалась с нами и шла пересечь нашу дорогу; дорога начала неприметно склоняться
под изволок, и кучер Трофим, тряхнув вожжами, весело
крикнул: «Эх вы, милые, пошевеливайтесь!
Ушли они. Мать встала у
окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и глаза. Слышала, как
под окном остановилась Марья и пьяным голосом
кричала...
— Пес этакой! Караул
кричат.
Под окном найдут мертвое тело, тебя же в суд потянут! — продолжала баба, толкая мужа в бок, но, получив в ответ одно только сердитое мычанье, проговорила...
— Сучку поцеловал! кувшин облизал! дядя Ерошка сучку поцеловал! —
закричали вдруг казачата, гонявшие кубари
под окном, обращаясь к проулку. — Сучку поцеловал! Кинжал пропил! —
кричали мальчишки, теснясь и отступая.
Он остановил лошадь у открытых ворот большого дома, спрыгнул на землю и ушёл во двор. Дом был старый, весь покривился,
под окнами выпучило брёвна,
окна были маленькие, тусклые. На большом, грязном дворе стояло много пролёток, четыре мужика, окружив белую лошадь, хлопали её ладонями и громко
кричали. Один из них, круглый, лысый, с большой жёлтой бородой и розовым лицом, увидав дядю Петра, широко размахнул руками и
закричал...
Проснувшись, я ничего ясно не помнил: иногда смутно представлялось мне, что я видел во сне что-то навалившееся и душившее меня или видел страшилищ, которые за мной гонялись; иногда усилия меня державших людей, невольно повторявших ласковые слова, которыми уговаривали меня лечь на постель и успокоиться, как будто пробуждали меня на мгновение к действительности, и потом совсем проснувшись поутру, я вспоминал, что ночью от чего-то просыпался, что около меня стояли мать, отец и другие, что в кустах
под окнами пели соловьи и
кричали коростели за рекою.
За
окнами грабили хозяйственно и тихо, еще не о чем было
кричать, разве только
под топором затрещит дверь в амбар и около ледника чему-то хохочут; плавают по двору запасенные фонарики.
Одна за другой вспоминались обиды, уводя человека куда-то мимо трактиров и винных лавок. Оклеивая всю жизнь темными пятнами, они вызывали подавляющее чувство физической тошноты, которое мешало думать и, незаметно для Вавилы, привело его к дому Волынки. Он даже испугался, когда увидел себя
под окном комнаты Тиунова, разинул рот, точно собираясь
крикнуть, но вдруг решительно отворил калитку, шагнул и, увидев на дворе старуху-знахарку, сунул ей в руку целковый, приказав...
— На другой день ввечеру сидела она
под окном, пряла и тихим голосом пела жалобные песни, но вдруг вскочила и
закричала: «Ах!..» Молодой незнакомец стоял
под окном.
Воздух совсем побелел. Кабинета и
окна уж не было. На крылечке пивоваренного завода, того самого, мимо которого сегодня проезжали, сидела Манюся и что-то говорила. Потом она взяла Никитина
под руку и пошла с ним в загородный сад. Тут он увидел дубы и вороньи гнезда, похожие на шапки. Одно гнездо закачалось, выглянул из него Шебалдин и громко
крикнул: «Вы не читали Лессинга!»
— Эге-ге! —
закричал вдруг Василий Иванович, внимательно вглядываясь в
окно. — Афанасий Иванович, нe можете ли сказать, кто это едет вон там
под самым лесом?
Только сижу я раз после обеда
под окном, Тацита читаю, а в людской, слышу, кто-то
кричит.
— Погодите, — продолжала Фекла, — барыня велела еще положить туда хлеб белый да лекарство; ну, дядюшка, а посудинка где твоя?… Эй, тетки, —
крикнула она, — за вами, кажись, на
окне посудинка стоит… Да что вы тискаетесь, черти, словно угорелые, чего не видали? Эки бесстыжие какие!. (При этом Фекла начала угощать подзатыльниками девчонок и мальчишек, карабкавшихся
под ее ногами).
— Ловко! —
крикнул Алексей Степанович и босиком подбежал к
окну, выходившему на реку. То, что он мельком увидел, было так ново, интересно и весело, что он поспешно бросился натягивать брюки и высокие сапоги, у колен стягивавшиеся ремешками. Пока он одевался, Никита стал
под солнечные лучи, поднял лицо кверху и сладко зажмурил глаза. Постепенно лицо его стало дергаться, и брови взлезли на лоб; еще раз со свистом он втянул носом воздух — и чихнул так громко и звучно, что на секунду не слышно стало воробьев.
Тогда работник выдумал еще третье: он сложил стихи во славу хозяина и стал ходить
под окнами хозяина и громко
кричать и петь стихи, называя хозяина великим, вездесущим, всемогущим, отцом, милостивцем, благодетелем.